 |
| Хранитель Форума |
Зарегистрирован: 16 дек 2014, 14:03
Сообщений: 2473
Благодарил (а): 217 раз.
Поблагодарили: 571 раз.
Пункты репутации: 65
|
Да - примитивно, да - это моё видение, но считаю правильным написать об этом... и да - об этом никто особо не хочет знать Итак, перед приходом российских войск в 1771г в Керчь, город принадлежал Турции и его окружали владения вассального Крымского ханства ЭВЛИЯ ЧЕЛЕБИ (1660е годы)
КНИГА ПУТЕШЕСТВИЙ
Описание прекрасной крепости КерчьИмеется всего одна грязная баня. Есть 10 лавчонок и 50 складов каменной кладки. Имеется и церковь неверных. Это был древний храм генуэзских франков, что ясно по изображениям.http://drevlit.ru/texts/ch/chelebi465.phpТомилов Роман Никифорович (1771) Прибегнем к математике - это получается по 13 домов на 1 лавку, вероятнее всего не самый выгодный бизнес, т.к. дохода такая лавка приносить не будет. Для сравнения: Аджимушкай, порядка 1500 человек, порядка 500 домов - 1 магазин. Население, не самый приятный вопрос, однако нужно для понимания: Крым, с Севастополем, Балаклавою и другими его городами : С описанием рек, озер, гор и долин; с его историею, жителями, их нравами и образом жизни / Изд. Кораблева и Сирякова. - Санкт-Петербург : тип. Э. Веймара, 1855. - [4], II, II, 193 с. http://dlib.rsl.ru/viewer/01003543361#?page=1упоминаются Ногайцы, Татары, Евреи-караимы, Греки, Армяне, Цыгане Изучая метрики, могу заметить, что ранее не было деления по нациям - было деление по вере. Т.е. грек, принявший ислам считался татарином, а татарин, принявший Православие - считался выкрестом из татар, а его дети русскими или греками в зависимости от того кому платили налоги в какую церковь ходили. Деление по нациям началось в 1920 году, когда вера потеряла позиции, людей по вере более не определяли, но т.к. людей всё же нужно было различать - активно стали продвигать нации. Итак, местное население на 1771: греки, ромеи, урумы и пр. названия, одним словом местные - неплохо устроились: 1) Те, кто торговал с Османской империей - приняли ислам и звались турками (граждане Османской империи) либо татарами (граждане Крымского ханства) 2) те, кто торговал с Россией - христанство, звались греками 3) Те, кто занимался банковским делом (запрещено в христанстве и исламе) - иудаизм и звались либо евреями, либо караимами Итак, карта более старого времени, но границы оставались такими же, только все итальянские владения были захвачены турками:  Основной род занятий местного населения: контрабанда в земли Войска Донского и работорговля. Христиане гоняли контрабанду в Россию, т.к. были Православными христианами, у Войска Донского к ним не было вопросов, поэтому могли свободно торговать Магометяне - работорговлей, отправляли в Осмнскую империю живой груз Иудеи - банковское дело: ссуды, кредиты, денежные переводы, обменка и пр. Собственно, это способствовало тому, что при входе русских войск в городе осталось только христианское население, т.к. работорговцев почти наверняка бы не пощадили, а с банкирами бы тоже не церемонились. Карта времени присоединения Керчи к России в 1774г:   После присоединения Керчи (по факту в 1771г., когда Турция сдала Керчь), местных греков не выселяли.   "Переселение не коснулось лишь живших в Керчи старожилов-греков, поскольку Керчь и крепость Ени-кале с 1774 года отошли к России.
Так в 1775 году здесь образовалась греческая колония. В числе греков, обосновавшихся в то время в Керчи и Кни-кале, были митрополит Монемвасийский Анфим, Ламбро Качиони, Иоанн Анжуло, выходцы с острова Крит братья Иоаннис и Георгий Ставраки, переселенец с острова Хиос Лука Ризаки и другие. " (Центр греческих исследований им В.Х. Кондараки, ИЗ ИСТОРИИ КЕРЧЬ-ЕНИКАЛЬСКИХ ГРЕКОВ, https://www.facebook.com/wub95/posts/957485320976275) Для чего эта вся предыстория: для того, чтобы показать, что после присоединения Керчи к России, в городе особо ничего не поменялось, кроме того, что появилась куча русских военных вместо турецких, плюс заехали русские чиновники. Итак, схема торговли с Войском Донским через Керчь осталась в Керчи после присоединения к России. Более того, люди, задействованные в этой торговле, оказались теми же Схема заключалась в следующем: При турках, в Керчи была турецкая таможня, и, чтобы вести торговлю в Азовском бассейне, нужно было платить пошлину с товаров. Причем, прошу заметить, в 1660х в городе было всего 10 лавок, а в 1770х - 50! Количественно население и так невелико, но что поменялось? А поменялось следующее: в 1703 году была построена крепость Еникале, которая смогла блокировать проходящие пролив суда и взимать с них пошлину После присоединения к России, появился Карантин на Ак-Буруне, а после - в районе Мирмекия То есть, при проходе судов через пролив, пошлина взималась и при турках и при русских Но! Чтобы не платить пошлину, груз выгружался или на рейде на подходе к Керчи. Скалы Опука, равно как и бухты Генеральских пляжей идеально подходили для того, чтобы там создать перевалочные базы из Черного моря в Азовское. Альтернативой Опуку на черноморском побережье было заросшее камышом Чурбашское озеро. Контрабандистов там можно было найти только одним образом: сжечь камыш. Но этот бизнес активно "крышевался" местными греками. Поэтому, естественно, в открытую не работали, но и камыши никто не сжигал и облавы не устраивали. Первое упоминание о керченских контрабандистах встречаем у Лермонтова в Герое нашего времени (1838-1840) Тамань
Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да ещё вдобавок меня хотели утопить. Я приехал на перекладной тележке поздно ночью. Ямщик остановил усталую тройку у ворот единственного каменного дома, что при въезде. Часовой, черноморский казак, услышав звон колокольчика, закричал спросонья диким голосом: «кто идёт?» Вышел урядник и десятник. Я им объяснил, что я офицер, еду в действующий отряд по казённой надобности, и стал требовать казённую квартиру. Десятник нас повёл по городу. К которой избе ни подъедем — занята. Было холодно, я три ночи не спал, измучился, и начал сердиться. «Веди меня куда-нибудь, разбойник! хоть к чёрту, только к месту!» — закричал я. — Есть ещё одна фатера, — отвечал десятник, почёсывая затылок: — только вашему благородию не понравится; там нечисто! — Не поняв точного значения последнего слова, я велел ему идти вперёд, и после долгого странствования по грязным переулкам, где по сторонам я видел одни только ветхие заборы, мы подъехали к небольшой хате, на самом берегу моря.
Полный месяц светил на камышевую крышку и белые стены моего нового жилища; на дворе, обведённом оградой из булыжника, стояла избочась другая лачужка, менее и древнее первой. Берег обрывом спускался к морю почти у самых стен её, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темносиние волны. Луна тихо смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и я мог различить при свете её, далеко от берега, два корабля, которых чёрные снасти, подобно паутине, неподвижно рисовались на бледной черте небосклона. «Суда в пристани есть, — подумал я: — завтра отправлюсь в Геленджик».
При мне исправлял должность денщика линейский казак. Велев ему выложить чемодан и отпустить извозчика, я стал звать хозяина — молчат; стучу — молчат… что это? Наконец из сеней выполз мальчик лет 14-ти.
«Где хозяин?» — «Не-ма». — «Как? совсем нету?» — «Совсим». — «А хозяйка?» — «Побигла в слободку». — «Кто ж мне отопрёт дверь?», — сказал я, ударив в неё ногою. Дверь сама отворилась; из хаты повеяло сыростью. Я засветил серную спичку и поднёс её к носу мальчика: она озарила два белые глаза. Он был слепой, совершенно-слепой от природы. Он стоял передо мною неподвижно, и я начал рассматривать черты его лица.
Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч. Я замечал, что всегда есть какое-то странное отношение между наружностью человека и его душою: как будто, с потерею члена, душа теряет какое-нибудь чувство.
Итак я начал рассматривать лицо слепого; но что прикажете прочитать на лице, у которого нет глаз?.. Долго я глядел на него с невольным сожалением, как вдруг едва приметная улыбка пробежала по тонким губам его, и, не знаю отчего, она произвела на меня самое неприятное впечатление. В голове моей родилось подозрение, что этот слепой не так слеп, как оно кажется; напрасно я старался уверить себя, что бельмы подделать невозможно, да и с какой целью? Но что делать? я часто склонен к предубеждениям…
«Ты хозяйский сын?» — спросил я его наконец. — «Ни». — «Кто же ты?» — «Сирота, убогий». — «А у хозяйки есть дети?» — «Ни; была дочь, да утикла за море с татарином». — «С каким татарином?» — «А бис его знает! крымский татарин, лодочник из Керчи».
Я вошёл в хату: две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю её мёбель. На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер. Я вытащил из чемодана восковой огарок и, засветив его, стал раскладывать вещи, поставил в угол шашку и ружьё, пистолеты положил на стол, разостлал бурку на лавке, казак свою на другой; через десять минут он захрапел, но я не мог заснуть: передо мною во мраке всё вертелся мальчик с белыми глазами.
Так прошло около часа. Месяц светил в окно, и луч его играл по земляному полу хаты. Вдруг на яркой полосе, пересекающей пол, промелькнула тень. Я привстал и взглянул в окно: кто-то вторично пробежал мимо его и скрылся бог-знает куда. Я не мог полагать, чтоб это существо сбежало по отвесу берега; однако иначе ему некуда было деваться. Я встал, накинул бешмет, опоясал кинжал и тихо-тихо вышел из хаты; навстречу мне слепой мальчик. Я притаился у забора, и он верной, но осторожной поступью прошёл мимо меня. Под мышкой он нёс какой-то узел и, повернув к пристани, стал спускаться по узкой и крутой тропинке. «В тот день немые возопиют и слепые прозрят», подумал я, следуя за ним в таком расстоянии, чтоб не терять его из вида.
Между тем луна начала одеваться тучами, и на море поднялся туман; едва сквозь него светился фонарь на корме ближнего корабля; у берега сверкала пена валунов, ежеминутно грозящих его потопить. Я, с трудом спускаясь, пробирался по крутизне, и вот вижу: слепой приостановился, потом повернул низом направо; он шёл так близко от воды, что, казалось, сейчас волна его схватит и унесёт; но видно это была не первая его прогулка, судя по уверенности, с которой он ступал с камня на камень и избегал рытвин. Наконец он остановился, будто прислушиваясь к чему-то, присел на землю и положил возле себя узел. Я наблюдал за его движениями, спрятавшись за выдавшеюся скалою берега. Спустя несколько минут, с противоположной стороны показалась белая фигура; она подошла к слепому и села возле него. Ветер по временам приносил мне их разговор.
— Что, слепой? — сказал женский голос: — буря сильна; Янко не будет.
— Янко не боится бури, — отвечал тот.
— Туман густеет, — возразил опять женский голос, с выражением печали.
— В тумане лучше пробраться мимо сторожевых судов, — был ответ.
— А если он утонет?
— Ну что ж? в воскресенье ты пойдёшь в церковь без новой ленты.
Последовало молчание; меня однако поразило одно: слепой говорил со мною малороссийским наречием, а теперь изъяснялся чисто по-русски.
— Видишь, я прав, — сказал опять слепой, ударив в ладоши: — Янко не боится ни моря, ни ветров, ни тумана, ни береговых сторожей; прислушайся-ка: это не вода плещет, меня не обманешь, — это его длинные вёсла.
Женщина вскочила и стала всматриваться в даль с видом беспокойства.
— Ты бредишь, слепой, — сказала она: — я ничего не вижу.
Признаюсь, сколько я ни старался различить вдалеке что-нибудь наподобие лодки, но безуспешно. Так прошло минут десять; и вот показалась между горами волн чёрная точка: она то увеличивалась, то уменьшалась. Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив на расстояние 20 вёрст, и важная должна быть причина, его к тому побудившая! Думая так, я, с невольным биением сердца, глядел на бедную лодку; но она, как утка, ныряла, и потом, быстро взмахнув вёслами, будто крыльями, выскакивала из пропасти среди брызгов пены; и вот, я думал, она ударится с розмаха об берег и разлетится вдребезги, но она ловко повернулась боком и вскочила в маленькую бухту невредима. Из неё вышел человек среднего роста, в татарской бараньей шапке; он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула. Взяв на плечи каждый по узлу, они пустились вдоль по берегу, и скоро я потерял их из вида. Надо было вернуться домой; но, признаюсь, все эти странности меня тревожили, и я насилу дождался утра.
Казак мой был очень удивлён, когда, проснувшись, увидал меня совсем одетого; я ему однако ж не сказал причины. Полюбовавшись несколько времени из окна на голубое небо, усеянное разорванными облачками, на дальний берег Крыма, который тянется лиловой полосой и кончается утёсом, на вершине коего белеется маячная башня, я отправился в крепость Фанагорию, чтоб узнать от коменданта о часе моего отъезда в Геленджик.
Но, увы! комендант ничего не мог сказать мне решительного. Суда, стоящие в пристани, были все — или сторожевые, или купеческие, которые ещё даже не начинали нагружаться. «Может быть, дни через три, четыре, придёт почтовое судно, — сказал комендант: — и тогда — мы увидим». Я вернулся домой угрюм и сердит. Меня в дверях встретил казак мой с испуганным лицом.
— Плохо, ваше благородие! — сказал он мне.
— Да, брат, бог знает, когда мы отсюда уедем! — Тут он ещё больше встревожился и, наклонясь ко мне, сказал шопотом:
— Здесь нечисто! Я встретил сегодня черноморского урядника; он мне знаком, — был прошлого года в отряде; как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..» Да и в самом деле, что это за слепой! ходит везде один, и на базар, за хлебом, и за водой… уж видно здесь к этому привыкли.
— Да что ж? по крайней мере, показалась ли хозяйка?
— Сегодня без вас пришла старуха и с ней дочь.
— Какая дочь? у неё нет дочери.
— А бог её знает, кто она, коли не дочь; да вон старуха сидит теперь в своей хате.
Я вошёл в лачужку. Печь была жарко натоплена, и в ней варился обед довольно роскошный для бедняков. Старуха на все мои вопросы отвечала, что она глуха, не слышит, что было с ней делать? Я обратился к слепому, который сидел перед печью и подкладывал в огонь хворост. «Ну-ка, слепой чертёнок, — сказал я, взяв его за ухо: — говори, куда ты ночью таскался с узлом, а?» Вдруг мой слепец заплакал, закричал, заохал: «куды я ходив?.. никуды не ходив… с узлом? яким узлом?» Старуха на этот раз услышала, и стала ворчать: «вот выдумывают, да ещё на убогого! за что вы его? что он вам сделал?» Мне это надоело, и я вышел, твёрдо решившись достать ключ этой загадки.
Я завернулся в бурку и сел у забора на камень, поглядывая в даль; предо мной тянулось ночною бурею взволнованное море, и однообразный шум его, подобный ропоту засыпающего города, напомнил мне старые годы, перенёс мои мысли на север, в нашу холодную столицу. Волнуемый воспоминаниями, я забылся… Так прошло около часа, может быть и более… Вдруг что —то похожее на песню поразило мой слух. Точно, это была песня, и женский, свежий голосок, — но откуда?.. Прислушиваюсь — напев странный, то протяжный и печальный, то быстрый и живой. Оглядываюсь — никого нет кругом; прислушиваюсь снова — звуки как будто падают с неба. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье, с распущенными косами, настоящая русалка. Защитив глаза ладонью от лучей солнца, она пристально всматривалась в даль, то смеялась и рассуждала сама с собой, то запевала снова песню.
Я запомнил эту песню от слова до слова:
Как по вольной волюшке —
По зелену морю,
Ходят всё кораблики
Белопарусники.
Промеж тех корабликов
Моя лодочка,
Лодка неснащёная,
Двухвёсельная.
Буря ль разыграется —
Старые кораблики
Приподымут крылышки,
По морю размечутся.
Стану морю кланяться
Я низёхонько:
«Уж не тронь ты, злое море,
Мою лодочку:
Везёт моя лодочка
Вещи драгоценные,
Правит ею в темну ночь
Буйная головушка».
Мне невольно пришло на мысль, что ночью я слышал тот же голос; я на минуту задумался, и когда снова посмотрел на крышу, девушки там не было. Вдруг она пробежала мимо меня, напевая что-то другое, и, прищёлкивая пальцами, вбежала к старухе, и тут начался между ними спор. Старуха сердилась, она громко хохотала. И вот вижу, бежит опять вприпрыжку моя ундина; поравнявшись со мной, она остановилась и пристально посмотрела мне в глаза, как будто удивлённая моим присутствием; потом небрежно обернулась и тихо пошла к пристани. Этим не кончилось: целый день она вертелась около моей квартиры: пеньё и прыганье не прекращались ни на минуту. Странное существо! На лице её не было никаких признаков безумия; напротив, глаза её с бойкою проницательностию останавливались на мне, и эти глаза, казалось, были одарены какою-то магнетическою властью, и всякий раз они как будто бы ждали вопроса. Но только я начинал говорить, она убегала, коварно улыбаясь.
Решительно, я никогда подобной женщины не видывал. Она была далеко не красавица, но я имею свои предубеждения также и насчёт красоты. В ней было много породы… порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело; это открытие принадлежит юной Франции. Она, т. е. порода, а не юная Франция, большею частью изобличается в поступи, в руках и ногах; особенно нос много значит. Правильный нос в России реже маленькой ножки. Моей певунье, казалось, не более 18 лет. Необыкновенная гибкость её стана, особенное, ей только свойственное наклонение головы, длинные русые волосы, какой-то золотистый отлив её слегка-загорелой кожи на шее и плечах, и особенно, правильный нос, — всё это было для меня обворожительно. Хотя в её косвенных взглядах я читал что-то дикое и подозрительное, хотя в её улыбке было что-то неопределённое, но такова сила предубеждений: правильный нос свёл меня с ума; я вообразил, что нашёл гётеву Миньону, это причудливое создание его немецкого воображения; — и точно, между ими было много сходства: те же быстрые переходы от величайшего беспокойства к полной неподвижности, те же загадочные речи, те же прыжки, странные песни…
Под вечер, остановив её в дверях, я завёл с нею следующий разговор:
«Скажи-ка мне, красавица, — спросил я: — что ты делала сегодня на кровле?» — «А смотрела, откуда ветер дует». — «Зачем тебе?» — «Откуда ветер, оттуда и счастье». — «Что же? разве ты песнею зазывала счастье?» — «Где поётся, там и счастливится». — «А как неравно напоёшь себе горе?» — «Ну что ж? где не будет лучше, там будет хуже, а от худа до добра опять не далёко». — «Кто ж тебя выучил эту песню?» — «Никто не выучил; вздумается — запою; кому услыхать, тот услышит; а кому не должно слышать, тот не поймёт». — «А как тебя зовут, моя певунья?» — «Кто крестил, тот знает». — «А кто крестил?» — «Почему я знаю». — «Экая скрытная! а вот я кое-что про тебя узнал» (она не изменилась в лице, не пошевельнула губами, как будто не об ней дело). «Я узнал, что ты вчера ночью ходила на берег». И тут я очень важно пересказал ей всё, что видел, думая смутить её; нимало! Она захохотала во всё горло. — «Много видели, да мало знаете; а что знаете, так держите под замочком». — «А если б я, например, вздумал донести коменданту?» — и тут я сделал очень серьёзную, даже строгую мину. Она вдруг прыгнула, запела и скрылась, как птичка, выпугнутая из кустарника. Последние слова мои были вовсе не у места; я тогда не подозревал их важности, но впоследствии имел случай в них раскаяться.
Только что смерклось, я велел казаку нагреть чайник по-походному, засветил свечу и сел у стола, покуривая из дорожной трубки. Уж я доканчивал второй стакан чая, как вдруг дверь скрипнула, лёгкий шорох платья и шагов послышался за мной; я вздрогнул и обернулся, — то была она, моя ундина! Она села против меня тихо и безмолвно и устремила на меня глаза свои, и, не знаю почему, но этот взор показался мне чудно-нежен; он мне напомнил один из тех взглядов, которые в старые годы так самовластно играли моею жизнью. Она, казалось, ждала вопроса, но я молчал, полный неизъяснимого смущения. Лицо её было покрыто тусклой бледностью, изобличавшей волнение душевное; рука её без цели бродила по столу, и я заметил в ней лёгкий трепет; грудь её то высоко подымалась, то, казалось, она удерживала дыхание. Эта комедия начинала мне надоедать, и я готов был прервать молчание самым прозаическим образом, то есть предложить ей стакан чая, как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих. В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал её в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она как змея скользнула между моими руками, шепнув мне на ухо: «нынче ночью, как все уснут, выходи на берег» и стрелою выскочила из комнаты. В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на полу. «Экий бес-девка!» — закричал казак, расположившийся на соломе и мечтавший согреться остатками чая. Только тут я опомнился.
Часа через два, когда всё на пристани умолкло, я разбудил своего казака: «Если я выстрелю из пистолета, — сказал я ему: — то беги на берег». Он выпучил глаза и машинально отвечал: «слушаю, ваше благородие». Я заткнул за пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня на краю спуска; её одежда была более нежели лёгкая, небольшой платок опоясывал её гибкий стан.
«Идите за мной!» — сказала она, взяв меня за руку, и мы стали спускаться. Не понимаю, как я не сломил себе шеи; внизу мы повернули направо, и пошли по той же дороге, где накануне я следовал за слепым. Месяц ещё не вставал, и только две звёздочки, как два спасительные маяка, сверкали на тёмно-синем своде. Тяжёлые волны мерно и ровно катились одна за другой, едва приподнимая одинокую лодку, причаленную к берегу. «Взойдём в лодку», — сказала моя спутница. Я колебался — я не охотник до сантиментальных прогулок по морю; но отступать было не время. Она прыгнула в лодку, я за ней, и не успел ещё опомниться, как заметил, что мы плывём. «Что это значит?», — сказал я сердито. — «Это значит, — отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан руками: — это значит, что я тебя люблю»… И щека её прижалась к моей, и я почувствовал на лице моём её пламенное дыхание. Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс — пистолета нет. О, тут ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову! Оглядываюсь — мы от берега около пятидесяти сажень, а я не умею плавать! Хочу оттолкнуть её от себя — она как кошка вцепилась в мою одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море. Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему противнику в ловкости… «Чего ты хочешь?» — закричал я, крепко сжав её маленькие руки; пальцы её хрустели, но она не вскрикнула: её змеиная натура выдержала эту пытку.
«Ты видел, — отвечала она: — ты донесёшь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки; её волосы касались воды; минута была решительная. Я упёрся коленкою во дно, схватил её одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил её в волны.
Было уже довольно томно; голова её мелькнула раза два среди морской пены, и больше я ничего не видал…
На дне лодки я нашёл половину старого весла, и кое-как, после долгих усилий, причалил к пристани. Пробираясь берегом к своей хате, я невольно всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца; луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то в белом сидел на берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилёг в траве над обрывом берега; высунув немного голову, я мог хорошо видеть с утёса всё, что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался, узнав мою русалку. Она выжимала морскую пену из длинных волос своих; мокрая рубашка обрисовывала гибкий стан её и высокую грудь. Скоро показалась вдали лодка, быстро приблизилась она; из неё, как накануне, вышел человек в татарской шапке, но острижен он был по-казацки, и за ремённым поясом его торчал большой нож. «Янко, — сказала она: — всё пропало!» Потом разговор их продолжался, но так тихо, что я ничего не мог расслушать. — «А где же слепой?» — сказал наконец Янко, возвыся голос. «Я его послала», — был ответ. Чрез несколько минут явился слепой, таща на спине мешок, который положили в лодку.
— Послушай, слепой! — сказал Янко: — ты береги то место… знаешь? там богатые товары… скажи (имени я не расслушал), что я ему больше не слуга; дела пошли худо, он меня больше не увидит; теперь опасно; поеду искать работы в другом месте, а ему уж такого удальца не найти. Да скажи, кабы он получше платил за труды, так и Янко бы его но покинул; а мне везде дорога, где только ветер дует и море шумит! — После некоторого молчания Янко продолжал: — Она поедет со мною; ей нельзя здесь оставаться; а старухе скажи, что, дескать, пора умирать, зажилась, надо знать и честь. Нас же больше не увидит.
— А я? — сказал слепой жалобным голосом.
— На что мне тебя? — был ответ.
Между тем моя ундина вскочила в лодку и махнула товарищу рукою; он что-то положил слепому в руку, примолвив: «На, купи себе пряников». — «Только?» — сказал слепой. — «Ну, вот тебе ещё» — и упавшая монета зазвенела, ударясь о камень. Слепой её не поднял. Янко сел в лодку; ветер дул от берега: они подняли маленький парус и быстро понеслись. Долго при свете месяца мелькал белый парус между тёмных волн; слепой всё сидел на берегу, и вот мне послышалось что-то похожее на рыдание: слепой мальчик точно плакал, и долго, долго… Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрбандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие, и как камень едва сам не пошёл ко дну!
Я возвратился домой. В сенях трещала догоревшая свеча в деревянной тарелке, и казак мой, вопреки приказанию, спал крепким сном, держа ружьё обеими руками. Я его оставил в покое, взял свечу и пошёл в хату. Увы! моя шкатулка, шашка с серебряной оправой, дагестанский кинжал, — подарок приятеля, — всё исчезло. Тут-то я догадался, какие вещи тащил проклятый слепой. Разбудив казака довольно невежливым толчком, я побранил его, посердился, а делать было нечего! И не смешно ли было бы жаловаться начальству, что слепой мальчик меня обокрал, а восьмнадцатилетняя девушка чуть-чуть не утопила? Слава богу, поутру явилась возможность ехать, и я оставил Тамань. Что сталось с старухой и с бедным слепым — не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да ещё с подорожной по казённой надобности!..Вот еще одно: что это за рыбаки такие, которые периодически в турецкую Анапу гоняют?  Вигель, Филипп Филиппович (1786-1856). Воспоминания Ф.Ф. Вигеля : Ч. 1-7. - Москва : Унив. тип. (Катков и К°), 1864-1865. - 7 т.; 21. Ч. 7. - 1865. - 148 с http://dlib.rsl.ru/viewer/01003834505#?page=118 Итак, в 1821 году был организован порт, тогда же был организован Карантин в районе Мирмекия. По всему градоначальству были выставлены кордоны, следили, чтобы с судов, отстаивающихся в Карантине не велась разгрузка и пресекали контрабанду. 1865  1828 (Осовины)  Также в Аджимушкае была выставена карантинная стража (казарма карантинной стражи была выкуплена жителями Аджимушкая в 1867 году под церковь), с большой долей вероятности, такая же стража стояла в Катерлезе, Булганаке, Скассиевом Фонтане. Также, был Шлагбаум на дороге из Феодосии. Но коррупция ... что поделать Хутор работника таможни, Надворного советника Змаги Ивана Ивановича находился в аккурат там, где сейчас дачи в Аджимушкае, странным образом по соседству с каменоломнями, буквально в паре километров от кордона, который был недалеко от монумента, в степи http://dlib.rsl.ru/viewer/01007838210#?page=280Адрес-календарь. Общая роспись начальствующих и прочих должностных лиц по всем управлениям в Российской империи …. - Петроград : Инспекторский отд. собственной е. и. в. канцелярии, [1765-1916]. - 23-25 см. 1859-1860 год, ч. 1. - [1859]. - [2], XX, 120 с.  Причем, своего сына - Григория Ивановича, Иван Иванович пристроил в таможню Сухум-Кале на Кавказе. Вывод1: До появления Еникале, грузы растамаживались в портах назначения, либо в Тамани. Керчь утратила возможность растамаживать все грузы, идущие в Азовское море. Из-за глубины моря не было возможности заходить в Азов крупным судам. В любом случае, должен быть промежуточный порт для перегрузки на легкие каботажные суда Это могла быть Тамань, это мог быть Темрюк или Анапа. Кроме того, движение по рукавам Кубани было налажено На карте указаны глубины этих рукавов (1702 год, Еникале еще только строилась)  До 1631 года на месте Еникале была крепость, которая была взорвана донскими казаками ЭВЛИЯ ЧЕЛЕБИ (1660е годы)
КНИГА ПУТЕШЕСТВИЙ
Описание прекрасной крепости Керчьhttp://drevlit.ru/texts/ch/chelebi465.phpРазрушенная крепость Килиседжик. Во времена неверных это была довольно сильная и укрепленная крепость. Когда крепость Керчь вошла под руку османцев, азовские казаки разрушили эту крепость, потому что она располагается на проливе. Османцы из этой крепости не пускали корабли казаков в Черное море, и в древние времена эта крепость была разрушена. А если ее восстановили бы, это была бы крепость, перерезающая залив. Потому что она расположена в узком месте пролива, соединяющего Азовское море с Черным, на голых скалах.
На противоположной стороне, на мысе Таманского острова, в воду выступает мыс под названием Чочка. Между ними - узкий пролив в две мили. Если проплыть по этому проливу на север, [попадешь] в Азовское море. Этот недостойный проехал на север от этой разрушенной крепости Килиседжик по берегу моря 8 часов. То, что главенствующей была Анапа говорит следующее (у того же Челиби) 1) Порт Анапа вместе со всем Таманским полуостровом принадлежал Порте с 1475 г
http://drevlit.ru/texts/ch/chelebi32.php
2) Мы оставили гавань Кютасси и, по истечении двух дней плавания берегом, прибыли к замку Анапы. Говорят что Александр Македонский, получивши от Бога приказание построить стену Гог и Магог и прибывши к этому месту, до такой степени был восхищен его климатом и положением, что здесь воздвиг замок пятиугольный из огромной величины (Shedadi, чорт) камней: зала дивана была вымощена яхонтом, изумрудом, бирюзою и сердоликом, а по сему самому замок был назван Кеверпай Анапай. Впоследствии им овладели Генуэзцы и когда Тимур разорил города Дадиана, Гешдек и другие города, всего до 700, в своем походе против Тохтамыша, владетеля Крыма, он также разрушил предместье замка анапского, но замок был пощажен. В царствование султана Баязеда (Могаммеда) II, Кедук Ахмед паша, командовавший экспедициею против Каффы, взял также этот замок у Генуэзцев и оставил в нем гарнизон. Замок лежит при оконечности мыса, отделяющего область Абхазов от Черкесии, на глинистой скале; он крепок, но не имеет гарнизона и неоднократно был разграблен донскими казаками. Вне замка находятся 150 хат, построенных из камыша: деревня эта называется Кабак. К северу от замка находятся анапские горы. Суда, идущие в Азов, плавают мимо этих гор, которые пролегают до жилищ азовских казаков. Анапский замок хорошо построен и так хорошо сохранился, как будто постройка его только что была окончена. По описанию [183] Демир-оглу Осман паши Анапа резиденция воеводы санджакства Таманского в провинции Каффинской. Жители, называемые Шефаки, платят десятину только тогда, когда их к тому принуждают и вообще очень склонны к мятежам; число их не превышает 300 душ. Замок этот имеет большую гавань, в которой 1000 судов, связанных вместе канатом, могут стоять в безопасности. Гавань эта защищена против ветров дующих с какой бы то ни было стороны. Подобного порта более нет на Черном море; некогда тут собирали род жемчуга, и раковины теперь еще лежат на берегу — вторая причина по которой замок был назван Кеверган (алмазная руда). Русские тут ежегодно пристают и собирают жемчужные раковины.
Если бы этот замок был приведен в хорошее состояние и снабжен достаточным гарнизоном, то было бы не трудно удержать всех Абхазов и Черкесов в совершенном повиновении. Ногаи также привозят товары в эту гавань без малейшего препятствия.http://www.vostlit.info/Texts/rus8/Cele ... ml?id=6723Но Анапа почти наверняка соревновалась с Темрюком и Таманью по поводу главенства Карта 1685г.  Вывод 2: С появлением Еникале, пройти беспрепятственно мимо крепости было невозможно, т.е. как указано ранее, увеличение количества торговых лавок в Керчи связываю именно с этим: в Керчи проходила растаможка и перегрузка на каботажные суда груза, следующего в Азовское море. Вывод 3: После присоединения Керчи к России, появляются Карантины (Старый, Новый и наверняка был временный с 1811 по 1822). Необходимость в перевозе груза, не оплатив пошлину, сохранилась.
|
|
Вход
Регистрация
Галерея
FAQ
